Приковавший внимание блогеров пост Алексея Навального, в очередной раз разоблачившего госкомпании и их махинации, возможно, открывает гораздо более серьезные проблемы, чем собственно факт "кражи" или неподсудности определенной группы лиц.
Кому обращен этот пост - вот вопрос, скрытый само собой разумеющимся ответом ("Всем нам, общественности!"). В действительности, императив и позыв бесконечного размножения информации, копирования и оповещения понятен только в том случае, если информацию надо кому-то донести. И не просто всем нам, ведь мы и так уже "всё знаем". И, разумеется, не власти, которая "все равно ничего не предпримет, иначе бы уже предприняла". И не иностранным же журналистам рассказывать о том, как воруют в России. Так кто же действительный адресат постов Навального?

Прежде всего, следует обратить внимание на то, что в ответ на реплику, будто "всем и так это было известно" (а сами документы оказались далеко не первой свежести), раз из раза воспроизводится аргумент о "документальном подтверждении". То есть мы уже давно знаем об обществе нечто, например что оно коррумпировано, что "воруют все" и т.п. Однако этого нашего знания еще не достаточно для того, чтобы предпринять определенные действия. Разница между нашим знанием и документальным подтверждением весьма характерна для символического порядка, поскольку на деле она отсылает не к возможности правового преследования (для которого нужны именно улики, а не просто мнения, и определенные институты), а к тому, что кроме нас об этом должен узнать кто-то другой, то есть не мы как граждане и блоггеры, а тот, кто ничего не узнает, если не "ткнуть ему в лицо" ксероксы с государственными печатями и подписями. Кто же должен узнать о махинациях в государственных компаниях?

На первый взгляд, ситуация строится по модели адресации к большому Другому (его имена: Бог, Президент РФ, Президент США, Прокурор, Прапорщик и т.д.), который "не знает" о том, что именно происходит, хотя мы сами, как простые или непростые люди, знаем. Происходит примерно то же самое, что происходило в предперестроечный этап истории страны или случилось в речи Хрущева на ХХ съезде: все отлично понимали (то есть знали из эмпирического опыта), в каком обществе они живут, однако само общество держалось объективной иллюзией, что оно все же не такое. То есть никто не знал, что то, что известно людям по опыту, общеизвестно, большому Другому, то есть принято в качестве фундаментального положения, к которому можно отослать в любой социальной интеракции. Ведь знание в плане символического не поддается простой аккумуляции, и то, что "известно каждому", еще не становится "известным всем" и общеизвестным. Общество на символическом уровне скреплялось тем "неверным" убеждением, что оно строит "социализм" или, как сейчас, "модернизируется". Если в актуальном горизонте сохраняется большой Другой "классического образца", общество не может не быть лицемерным: "все всё знают", однако в каждом действии можно делать вид, будто на самом деле все совсем иначе. Например, все знают, что главное в этой жизни - вовремя урвать выброшенный на прилавок дефицит, но вообще ведем мы себя так, словно бы все еще строим коммунизм.

Поэтому задача массовых разоблачений - передать большому Другому задокументированную информацию, чтобы у него не осталось никаких иллюзий. Заполнить зазор между "известным каждому" и "общеизвестным". То есть повторить жест Хрущева или Горбачева. Сделать так, чтобы фундаментальная иллюзия развалилась. Устранить лицемерие. И тогда, разумеется, поддерживать предыдущую игру будет уже невозможно - все потеряет свой смысл.
Конечно, большим Другим не может быть просто "власть" или ее представитель (сколь угодно верховный), потому что, на деле, власть тоже существует только до тех пор, пока большой Другой чего-то не знает. Место большого Другого никогда не совпадает с простой аккумуляцией всех членов общества, но в то же время оно не может быть четко привязано к какой-то выделенной группе (мирового сообщества, власти, правозащитников и т.п.). Иными словами, большой Другой традиционно работает как своеобразный обратный оракул: его ухо может оказаться практически где угодно. Например, в медийной мифологии таким ухом ранее выступал обобщенный "Запад", но теперь и в Запад уже мало кто верит.

Проблема обнаруживается уже в том, как именно ставится задача провалить большого Другого, то есть заставить его признать существующее лицемерие и тем самым самоустраниться. На первом этапе выясняется, что его вообще нет. Наше общество уже не лицемерно. Никто, в общем-то, больше не делает вид. То есть большой Другой не был восстановлен в той форме, в какой он, например, еще худо-бедно существует в Штатах (хотя бы в форме "Американской мечты"). Единственная модель осуществления революции в России - это рассказать обществу то, что оно не знает именно как общество, а не как отдельные индивиды. Однако общество уже построено так, что большой Другой знает все и даже больше (например он выступает в качестве абсолютного знания о любых инсайдах). Именно поэтому он и не существует в качестве объективной иллюзии, то есть в качестве нехватки знания, которую можно восполнить. Осуществить революционное преобразование в хрущевском или перестроечном стиле сейчас невозможно. Требовать повторения такого жеста или играть в его повторение - значит сейчас искусственно воссоздавать большого Другого, который уже был провален, то есть провалить его повторно. Сломать куклу большого Другого. И тогда весь вопрос в том, как возможен новый искусственный большой Другой, чтобы можно было сыграть на его незнании.
Ситуация усложняется тем, что, поскольку большой Другой не совпадает с властью, сама власть может выступать в качестве первичного адресанта разоблачающего сообщения, избытка знаний. Как, собственно, и получается на деле: государственная корпорация составляет отчет, который должен ее разоблачить, государство разоблачает само себя и, как уже ожидают эмоциональные зрители, должно непременно рухнуть, поскольку, как говорит нам бытовая политическая логика (созданная в эпоху господства классических форм общих иллюзий), просчитать эффекты подобного саморазоблачения невозможно. Однако ситуация осложнена именно тем, что между одной властью и другой ("двумя ветвями" адресации), между властью, которая разоблачает себя, и той, которая должна "принять меры", нет никакой объективной иллюзии, нет никакого зазора незнания.

Но это не значит, конечно, что любой, кто отправляет послание большому Другому, обязательно попадает впросак. С одной стороны, кажется, что целью сообщений является превращение большого Другого в "Василия Алибабаевича", горестно восклицающего "Шакал я паршивый, все ворую и ворую…" и замкнувшегося в цикле задумчивых сообщений самому себе. Но, с другой стороны, это было бы слишком наивно. В действительности, основными получателями оказываются те, кто "и так все знали", то есть знали на деле, на практике. Но стратегически они не могут быть получателями этого месседжа, по крайней мере единственными получателями, поскольку они сами по себе не могут решить ни одной крупной символической задачи. Вопрос в том, могут ли блогеры собрать большого Другого вручную, чтобы потом его обрушить? Могут ли они притвориться, будто полученные документы заполнили радикальную брешь, которая лишила их - вернее Другого в их лице - какой-то фундаментальной иллюзии? Как блогеры, превратившиеся в добровольных почтальонов, могут на собственном месте произвести эту процедуру символического повторения, прочитать закрытое для них в письме послание, дабы разрушить якобы царящее незнание?

Все указывает на то, что такая задача блогерам не по плечу. Общества из них никак не получается. Ни "большого общества", ни малого. Вопрос, конечно, не только и не столько в сетевом активизме как принципиально ограниченной форме политического действия. Скорее, в том, что граница между личным знанием и документальным, то есть объективным изрядно стерлась. Но не столько подлогами, инсайдами и прочим, сколько тем самым желанием, которое документирует сам Навальный, говоря о "горящих глазах" тех, кто не попал на распилы века. "Критическая" и "подрывная" информация крутится не только между двух ветвей власти, греховной и карающей, но и меж двух тождественных альтернатив - например, уже состоявшейся приватизации и реприватизации. Главное же - сама по себе сколь угодно развитая и интенсивная коллективная игра не позволяет убедить большого Другого в том, что его нет, то есть убить его знанием. Если все почтальоны вскроют письма и просто будут запоем их читать, игра остановится, результат не будет достигнут. Но они, конечно, кое-что могут сделать, скорее косвенно, ненамеренно.

Сети совести
Политизация социальных сетей не нацелена на то, чтобы вывести людей на улицы. Это и не нужно. На деле она работает в качестве тотальной морализации - или мобилизации морализацией - за счет одного очень простого приема: означивания любого отсутствия, любого небрежения. Всем известно, как в бытовых или исторических ситуациях самый невинный жест или же его отсутствие могут стать поводом для морального порицания. Обычно такие ситуации ограничены достаточно узким горизонтом, небольшими группами, сильными нравственными инвестициями, моральными ожиданиями и т.д. С другими людьми мы, вообще говоря, не должны общаться, постоянно взывая к их совести, ожидая от них "добрых дел" и тому подобного. Социальность, то есть так называемый "социальный договор", обычно строится не на той предпосылке, что все ведут себя совестливо по отношению друг к другу, а как раз наоборот: чтобы успешно жить вместе, совесть не обязательна. А обязательна, например, рациональная угроза друг другу или поиск взаимной выгоды. Иначе любой коллективный проект подвязывается под сингулярную возможность совести, которая, конечно, никогда не дана в "чистом виде". Иными словами, "цивилизованное" общество строится на фундаментальной условности - "словно бы могли вместе уживаться, даже если не рассчитываем на нравственность в отношениях друг с другом".

Социальная сеть эмулирует совесть (и нравственное действие в целом) в качестве главного социального механизма, предполагающего, что небрежение демонстративно нравственными жестами говорит о неявном отказе от самой этой социальности в целом, то есть истолковывается как предельно недружественный жест. Осуществляется этот процесс в том числе и за счет того, что эра "сети анонимов" осталась далеко в прошлом: с Facebook’ом мы, как известно, будем тащить свою идентичность в любые интеракции, так что вскоре, наверно, и в пивных ларьках нас будут опознавать по профайлу. То есть теперь структурно любая социальная сеть выстроена так, что нужно иметь личные отношения даже с теми, с кем ты их не имеешь. Любое невнимание к первому попавшемуся юзеру, который сваливается на вас с неба, истолковывается не просто как невежливость (которой тоже в таких случаях на самом деле нет), а именно как личное невнимание, пренебрежение, знак чего-то. Отсутствие границы личного/безличного нивелирует все интеракции до личных, а не наоборот, как могло казаться еще десять лет назад. Исследования сетей, теории "шести ступеней" и "малых миров" (small worlds), показавшие, что все мы знакомы друг с другом по цепочке максимум в шесть человек ("Вы не знакомы с Обамой? - Вы просто пока об этом не знаете!"), стали дурной шуткой: теперь мы должны исходить из презумпции, что "на самом деле" мы знакомы с каждым. Любой "первый встречный" за счет реализации сетей набился нам в "хорошие знакомые". Естественно, не все интеракции в сети такие. Но такая личная окраска, попытка апеллировать именно к личному участию, к проверке на человечность в каждом конкретном клике и каждой реплике, - структурный горизонт, новая фундаментальная иллюзия (иллюзия отсутствия общего, поглощения общего сетевым знакомством в "шесть шагов"). И такая логика постоянно воспроизводится, выступая в качестве единственного морального императива (не "возлюби врагов своих", а "относись к незнакомцу так, словно бы ты прожил с ним всю жизнь"). Остается только политизировать его, что не представляет большого труда.

Кодировка, заполняющая пространство между политическим активизмом и личным морализмом, - вопрос отдельный. Но ее результат понятен: он предполагает "нулевую", "дефолтную", минимальную политизацию тех, кто, на самом деле, презирает политику и боится ее, считает, что она должна быть устранена. Новая политика знакомств превозносит обывателя, позволяя ему легко отыграть свои политико-моральные обязанности. Кто не сделает клика - тот бессовестен. Кто не поддержит благое начинание - тот безнравственен. Истерическая близость легко распространяется на достаточно большие дистанции: в принципе, скоро можно будет сортировать юзеров по причастности или непричастности к благим поступкам и делу революции в целом. Такая форма сортировки должна непременно появиться в фейсбуке, где уже сейчас можно посмотреть, как именно кто-то с кем-то дружит - сколько было лайков, комментов, перепостов и т.д. Это новое знание принципиально меняет ситуацию, а не просто позволяет нам "осуществлять навигацию среди друзей". Моральный труд, который должны выполнять блогеры, определен, однако, не теми или иными предписаниями, ценностями и т.д., а именно сообщением - прежде всего самим себе - того, что предположительно устраняет незнание большого Другого. Копипаст и перепост - две базовые операции совести, для которой "предположительность" имеет ключевое значение.

Как легко заметить, большинство разоблачающих документов, несмотря на всю их открытость, ничего не говорят обычному пользователю, который не умеет их читать, и в то же время говорят что-то особенное тому, кто умеет (профессионалу в той или иной области). И в том, и в другом случае, они не говорят того, что требуется донести до несуществующего большого Другого в качестве "вывода", "смысла". Иными словами, сам режим разоблачений, когда они приобрели массовый характер, как в Wikileaks, предполагает, что итог и вывод уже известны, что они с железной необходимостью следуют из гигабайтов информации. Но само это следование обеспечивается только копированием. В этом смысле перепост - не личное действие, не "изучение" или не самообразование, а именно "распространение" того, что каждому конкретному индивиду может быть и не известно. Чтобы эта техника работала, надо, чтобы мы ставили подпись под тем, что можем и не понимать. Более того, такая цифровая подпись - единственное, что рождает смысл послания, утверждает его независимо от того, насколько подробно мы изучили переданные нам документы. И она работает только в том случае, если она ставится быстро, если не тормозится. Передатчик подмахивает документ, порождая его обобщенный вывод ("все воруют", "надо валить" и т.п.), только если он не обращает внимания на содержании. Разумеется, дело не только в том, что такая политика может развертываться только при том условии, что цифровая подпись массированно проставляется теми, у кого есть на нее не более двух-пяти минут.

Происходит структурная инверсия: то, что не было известно большому Другому, но было известно каждому по отдельности, замещается - с целью подрыва самого места большого Другого - тем, что известно - в сети - всем, но что может оставаться совершенно неизвестным каждому конкретно. Тем, что уже структурно неизвестно, потому что неважно, потому что "и так понятно". Перепост - это объективированное действие сетевой совести, которое обещает произвести радикальное изменение в познаниях большого Другого именно за счет того, что мы коллективно разделяем и копируем то, что мы структурно не знаем (не обязаны знать в подробностях, поскольку мы и так знаем в общем). Дело тут именно в структуре адресации и распространения послания, в принципе ее действия, а не в том, что каждый конкретный юзер может знать даже больше, чем источник передаваемого им послания. Что бы он ни знал этот конкретный юзер, структурно вся цепочка реализуется на основе упразднения значимости его личного знания, на том, что он, самим актом перепоста, расписывается в неважности того, насколько точно и конкретно он знает содержание своего высказывания. Конечно, такая ситуация может оскорблять тех, кто не привык, что принципом общения с ними является та посылка, что они вполне вольны ничего не понимать в том, что им говорится и сообщается. Обидеться от того, что их вежливо, но структурно держат за идиотов (в этом, конечно, нет никакого злого умысла или субъективного высокомерия). Они даже могут истолковать это как манипулирование и новое неравенство. Но это не так, вернее, не в этом дело.

Легко заметить, что, с одной стороны, сетевая совесть - это совесть на аутсорсе, вариант "тибетского молебенного колеса", позволяющего нам выполнять благородные поступки, не вкладываясь в них хотя бы минимально, а, напротив, полностью исключая свое личное участие в них. Такое исключение принципиально. Например, любое обсуждение перепоста не может приветствоваться, поскольку оно наводит на мысль, что вы с чем-то не согласны. А если вы не согласны или хотите что-то "обсуждать" - теряется перформативная сила перепоста, то есть моральное колесо перестает крутиться, поскольку оно только тормозится вашими усилиями - а тормозить его нельзя, есть профессионалы этического и политического смысла, ваше дело - просто демонстрировать свою эффективность в распределенном процессе морального труда. С другой стороны, только такое колесо и может создавать видимость заполнения пробелов в познаниях большого Другого, хотя таких пробелов, как все уверены, нет. Поскольку, если отдать моральное действие не машине перепоста, а разумным действиям каждого, мы вернемся к тому, с чего начали - то есть к необходимости решения задачи подрыва большого Другого в той ситуации, где его нет. Только автоматизированные, предельно технизированные, выполненные под копирку моральные действия, принципиально выводящие собственное содержание за скобки, могут переместить, переслать передаваемое послание на уровень символического, то есть вывести его за пределы всего лишь мнений, частных инсайдов и подозрений. Притвориться, что большой Другой в его классической форме существует и передать ему его разрушающее сообщение могут, иными словами, только сетевые копиры, переписчики одного и того же.

Иначе говоря, пользователи сети должны и воссоздать своими действиями большого Другого, то есть сделать вид, будто он еще существует, будто есть что-то, что они иллюзорно принимают за данность, и "уведомить его", но только безличность их действий, предельный сетевой автоматизм может достичь такой цели. Новейшая машина совести, таким образом, предполагает сцепление абсолютного копировального аппарата, который создает видимость того, что "нечто меняется независимо от нас, нечто происходит на самом символическом уровне" (нечто распространяется по миру как анонимная или природная сила), и личного морального рейтинга, выступающего в качестве прямого эквивалента производительности этого копировального аппарата. С одной стороны, самим фактом копирования мы делаем вид и киваем - "видите, что происходит, видите какое движение, какая волна" (так что сообщение передается на символический, независимый от нас уровень), а с другой стороны мы получаем фиксированные дивиденды от каждого такого автоматического действия. Максимальное количество сетевой активности и перепостов выступает здесь в качестве показателя моральной устойчивости и благородства. А идеалом нравственности выступит, в конечном счете, ранее всеми нелюбимый сетевой "тролль" - стоит просто подучить его, обуздать и облагородить правильными перепостами.

Still in office
В действительности, связка сетевого активизма разоблачительного типа с проектами в стиле Wikileaks и моральным копировальным аппаратом говорит о том, что мы всё больше имеем дело с весьма специфическим характером критической и политической деятельности, которая ориентирована на работу с источником, с инсайдерской информацией (например, отчет о "Транснефти" подготовлен самой же компанией и не был - о счастье - предназначен для широкой публики), которая, однако, не может быть как-то обработана, пропущена через код той или иной социальной критики.
Этот момент радикально отличает актуальные формы разоблачений и утечек от, например, прогрессивных "макрекеров" эпохи Теодора Рузвельта. Сейчас разоблачения не встроено ни в какой прогрессистский проект и вообще ни в какой политический дискурс. Оно должно предложить обществу всего лишь зеркало, но в форме базы данных, бесконечных бюрократических документов, неведомым образом оказавшихся в наших руках. Подобная логика строится на движении внутри "источника" и "инсайдерской информации", причем она получает распространение именно в 2000-е, и не только в России. Например, в Observer за 22 октября 2006 года вышла статья Г.Портера с характерным названием "Now we know what we know, why is Blair still in office?". Расследование Хаттона стало одним из первых прецедентов массированного перевода разоблачительной информации в "прямой эфир". Открывшиеся подробности были поразительны и ужасны. Тот факт, что Блэр усидел в кресле, кажется иррациональным и противоречащим самому факту разоблачения.
В действительности, вопрос именно в том, какой режим обращения с информацией и какой режим сообщений поддерживается в подобного рода проектах и актах. Вместо того, чтобы предполагать, что политическая логика стала иррациональной, продуктивнее предположить, что оставшиеся в кресле, "in office", остались там именно посредством погружения общества в океан разоблачительных документов, вернее - "источников". Поскольку эти источники не подключены ни к какому публичному полю, ни к какой возможной критической инстанции или критической теории, происходит коллапс социального в источнике. Сама критическая процедура превращается в зазеркаливание, в тавтологическое повторение одного и того же "объективного" знания: именно объективность предлагаемой информации, ее непогрешимый и в то же время неверифицируемый характер (что характерно для преподносимых публике источников), закрывает возможность ее критической обработки, политизации в классическом либерально-прогрессистском смысле. Единственная политизация должна вытекать из самого объективного содержания, например, в виде нормализации.

"Прогресс" в этой стихии - точное переписывание получаемой объективной (разоблачительной, критической и т.п.) информации по ее же лекалам. Формальная логика ее распространения - как перепоста, отвлекающегося от собственно содержания и принципиально внешнего ему, - воспроизводится на содержательном уровне "выводов" и "требований", которые всегда говорят о том, что нужно всего лишь вернуться к более "аутентичной" форме той же самой представленной информации. Иначе говоря, от выложенной на всеобщее обозрение базы данных надо вернуться к ее источнику, к некоему неповрежденному файлу, в котором дана та же объективная информация, но в незамутненном виде. Например, от разоблачения госкорпорации следует перейти к ее источнику - к логике приватизации корпораций, в результате которой различие публичного и приватизированного было полностью устранено. Нужно, скажем, приватизировать заново то, что было приватизировано однажды. Или, в западном варианте, вернуться от New Labor к Labor.
Размножение упоминаний об источнике нужно, в конечном счете, для того, чтобы стереть все эти отсылки и упоминания, вернувшись к образцовой информации, к действительной базе ("источник" тут начинает работать буквально как в Матрице, то есть как source). В отличие от классических форм работы с источником, для которых любое копирование оригинала разрушало его, сейчас копирование источника позволяет вернуться к той его аутентичности, которой никогда не существовало. И, в конечном счете, радикализм (не важно - напускной или вполне искренний) разоблачителей всегда оказывается чрезвычайно умеренным, консервативным: в рамках подобного провала общества в собственную "объективную информацию" речь может идти только о том, чтобы снять такого-то X с его должности, но поскольку ясно, что это, говоря по существу, ничего не меняет, этот X еще больше укореняется в ней. Делегитимация по классическому образу утверждает неклассическую легитимность. Объективная информация, вышедшая за пределы классических структурных кодов (идеологических, партийных и т.п.), погружает общество в странное состояние, в котором оно всегда мнит, будто совершает революции, на деле ограничиваясь запросом, адресованным чиновникам.

Конечно, все это не значит, что нам не надо делать ссылки на посты Навального (или кого-то другого на его месте). Время троллить. Но надо понимать, что сколько-нибудь действительных изменений политэкономического режима политикой кликов и сливов не достичь.

Автор: Дмитрий КРАЛЕЧКИН
Источник: http://www.liberty.ru/Themes/